Георгий Иванович Петрашень родился 24 июля (5 августа по новому стилю) 1914 г. в Череповце в семье известного гидростроителя Ивана Васильевича Петрашеня (27.4.1875 – 10.07.1937) православного вероисповедания и Джесси Андреевны Петрашень (ур. Парланд, 1878-1942) англиканского вероисповедания. Был крещен 18 ноября 1914 г. в Воскресенском соборе г. Череповца (запись №162). Восприемниками при крещении были записаны сын Статского Советника Николай Васильевич Петрашень (дядя Георгия), инженер по Министерству Путей Сообщения Комаровский и вдова Статского Советника Анна Васильевна Петрашень (тётя Георгия) [1].
Отец Георгия Ивановича, главный инженер работ по переустройству Северо-Двинской системы, позднее, заместитель начальника Сев.-Зап. управления водных путей Иван Васильевич Петрашень, осенью 1930 г. был арестован по обвинению во вредительстве и приговорен к расстрелу с заменой на 10 лет особых лагерей. Отбывал заключение на строительстве Беломорканала. Важно отметить, что Иван Васильевич Петрашень в 1893 г. окончил полный курс гимназии К.Мая и оставил прекрасные страницы воспоминаний о школе [2]. В нашей школе учились также три дяди Георгия Ивановича, а также брат Иван и сестра Анна. Позднее нашу школу посещали сын и дочь Георгия Ивановича [3,4]. Смело можно говорить о семейной традиции…
Мать Георгия Ивановича, Джесси Андреевна Парланд, происходила из «Василеостровских англичан», окончила женские Бестужевские курсы, хорошо знала литературу и три европейских языка. История семьи Парланд тоже тесно связана с историей школы К.Мая – братья Джесси Андреевны, Георгий и Генрих Парланды [3], учились в гимназии К.Мая в начале ХХ века.
Приведем цитату из вступительного слова Е.М. Ледовской к книге воспоминаний И.В. Петрашеня [2].
«… В семье Ивана Васильевича и Джесси Андреевны родилось восемь детей (двое умерли в младенчестве), все они были талантливы в разных областях…
Первым ребенком в семье был Василий Иванович (1905–1995). Он прекрасно учился, стал доктором технических наук в области гидротехнических сооружений…
Второй ребенок – старшая дочь Мария Ивановна Петрашень (1906–1977) – была человеком незаурядного ума, прекрасной души человек и обладала талантом любви к ближнему… Окончив в Череповце в 1923 г. школу, Мария Ивановна приехала в Петроград, поступила на математическое отделение физико-математического факультета Ленинградского государственного университета и закончила его в 1929 г., пропустив два года по болезни. В 1929 г. поступила в Государственный Оптический Институт как вычислитель, а затем стала младшим научным сотрудником в теоретической группе В.А. Фока. С этого момента началась ее научная деятельность. Мария Ивановна была любимой ученицей академика В.А. Фока (Фок В. А. (1898–1974) – советский выдающийся физик-теоретик, основатель ленинградской научной школы. Прим. авт.) С 1931 г. она начала преподавание в Университете на физическом факультете на кафедре математики под руководством В.И. Смирнова (Смирнов В. И. (1887–1974) – советский выдающийся математик. Прим. авт.), дружба с семьей которого продолжалась всю жизнь. … В 1964 г. Мария Ивановна была утверждена профессором кафедры теоретической физики Ленинградского Государственного университета
Из воспоминаний И.В. Абаренкова (1931-2023), ученика М.И. Петрашень, советского и российского физика, доктора физико-математических наук, профессора, заслуженного деятеля науки Российской Федерации о Марии Ивановне:
«Как важно знать и помнить о лучших наших учителях, таких, как Мария Ивановна, которые жили и работали в трудные времена и сохраняли при этом все высокие качества. Они не произносили с трибун речей о долге, чести и совести, а просто жили и действовали в соответствии со своими принципами. Во времена «борьбы с лженаукой ‒ кибернетикой», когда Марии Ивановне было предложено выступить с критикой кибернетики, она решительно отказалась это сделать, а все мы знаем, чем это тогда грозило. То, что такие люди были, создавало и поддерживало на физическом факультете ЛГУ определенный морально-этический уровень, опуститься ниже которого было просто нельзя. Этих людей уважали и любили»
Третьим ребенком в семье была Анна Ивановна (29.11.1909 - 1992). Была крещена 31 января 1910 г. в Воскресенском соборе г. Череповца (запись №17). Восприемниками при крещении были записаны вдова Статского Советника Анна Осиповна Петрашень (бабушка Анны по отцу), сын Статского Советника Николай Васильевич Петрашень (дядя Анны) и Василий Иванович Петрашень (брат Анны).
После переезда в Ленинград в 1924 г. Анна продолжила свое школьное образование в 8 и 9 классах 217-й СЕТШ (бывшей гимназии К.И.Мая) [4], в которой еще в какой-то мере поддерживались традиции ее создателя. Всегда с большой любовью вспоминала своих школьных преподавателей этого времени. После окончания школы она не была принята в университет по своему социальному положению. Поступила в ЛИИЖТ и окончила его в 1932 г. Защитила кандидатскую диссертацию, посвящённую строительству военных дорог, и до выхода на пенсию работала доцентом Военной Академии тыла и транспорта…».
Герой нашего рассказа, Георгий Иванович Петрашень, был четвертым ребенком. О нём подробно будет написано ниже.
«Пятый ребенок – Татьяна Ивановна Петрашень (1918–2003) была по образованию архитектором, она руководила группой института «Ленжилпроект», была членом Союза Архитекторов СССР. Но по своему истинному призванию Т.И. была художником. У нее было несколько персональных выставок. Все сослуживцы Т.И. отмечали ее тонкий художественный вкус и советовались с ней относительно своих художественных произведений. Ее картины могли бы быть украшением многих музеев. Однако, лишенная честолюбия, она не стремилась к славе и ее картины были известны только узкому кругу сослуживцев и родственников. Выйдя на пенсию, Т.И. много времени отдавала уходу за своими одинокими пожилыми знакомыми.
Шестой ребенок – Иван Иванович (1920–1945) был прекрасным цельным человеком. Вокруг него всегда возникала атмосфера удивительной гармонии и доброты. Иван Иванович писал стихи, но не стал литератором, а окончил медицинский институт во время Отечественной войны. Иван Иванович работал военным врачом в поездах, перевозящих раненых с линии фронта в тыл. В годы войны женился на враче-хирурге Асе Константиновне, которая очень его любила. Когда она узнала о гибели Ивана Ивановича в марте 1945 г. в Венгрии, то от горя у нее начались преждевременные роды, окончившиеся смертью ребенка. После войны Ася Константиновна жила в Саратове и любила приезжать в гости к Петрашеням. Ее сын от второго брака сообщил, что когда она умирала, то звала на помощь Ваню…»
Вернемся к изложению биографии Георгия Ивановича Петрашеня…
Начальное образование Георгий Иванович получил в Череповце. В 1924 г. семья переехала в Ленинград и Георгий, Анна и Иван пришли в бывшую гимназию К.Мая…
Приведем цитату из воспоминаний А.М. Семёновой-Тян-Шанской [5]:
«Первого сентября 1924 г. все мы пошли в 217-ю Советскую Единую Трудовую школу на 14-й линии, дом 39. Мы знали, что это была бывшая знаменитая мужская гимназия Карла Мая. Моя сестра Вера и Катя Гамалей поступили в этот день в «А1» класс первой ступени; Егор Петрашень (дома и в школе Георгия звали Егором – прим. МТВ), Наташа Гамалей и я — в «В1» класс; Оля Гамалей — в «Д» класс первой ступени; Ася Петрашень — в 3-й класс второй ступени.
Гимназию К. Мая окончили: мой дед (отец папы) — Дмитрий Петрович (1872), папа — Михаил Дмитриевич (1902), его брат Рафаил (1899), два Парланда, братья мамы — Георгий (1908) и Освальд (1893), Иван Васильевич Петрашень (1893). Отсюда и началась дружба наших семей — женились на сёстрах своих товарищей».
В 1929 г. Георгий Иванович окончил седьмой класс СЕТШ №217 и, к сожалению, в рамках борьбы с буржуазными пережитками класс был раскассирован [4]. Но дружба между одноклассниками осталась на всю жизнь!
Бесценным свидетельством ушедшего времени стали для нас воспоминания Георгия Ивановича о школьном времени. Приведем несколько цитат из этого текста [4]:
«… Меня уже давно просят написать что-нибудь о нашей «знаменитой» единой и трудовой школе № 217 (б. гимназии К.Мая), с сохранившимся на первое постреволюционное десятилетие штатом преподавателей, достойных Карла Ивановича Мая! Я очень любил школу и с теплым чувством вспоминаю о ней и сейчас. Дни учения в школе бывали праздником, а пребывания дома — граничили иногда и со скукой (правда, лишь в младших классах, пока в душе еще не сформировалось мерило «плохого» и «истинно–хорошего»!).
… Итак, я остался один перед лицом обещанных воспоминаний о нашей школе, об ее учениках и об незабвенных учителях и наставниках школы во главе с замечательно интересным человеком и блестящим преподавателем литературы Вениамином Аполлоновичем Красновым; с нашим неизменным классным наставником Марией Александровной Гульбиной, формировавшей своим примером и воспитательским мастерством наши юные души; и, наконец, с блестящим преподавателем физкультуры и спорта Ростиславом Васильевичем Озолем, бывшим учеником гимназии Мая, стенной автограф («Р.Озоль») которого красовался еще (в 1924-1928 годах) на чердачном этаже крайне-восточной лестницы здания школы.
Имен этих, ближайших (как представляется) мне по духу лиц придется часто касаться в последующем. Однако это совсем не означает, что другие преподаватели школы не привлекали нашего внимания! Я многих вижу (мысленным взором, и вспоминаю только добром), но имен их полностью не всегда помню.
Конечно, хорошо помню милую Эрику Николаевну (Габлер) — преподавательницу немецкого языка. Помню и Марию Иринарховну Половинкину, которую тогда мы побаивались по политическим соображениям (и, как это выяснилось уже после войны, совсем напрасно). Помню милую Елизавету Николаевну Харламову, владелицу роскошного класса рисования с амфитеатром и со специальными качающимися досками для рисунков.
С удовольствием вспоминаю я и о нашем географе Кобызеве, несомненно, очень талантливом человеке, по-видимому, много путешествовавшим (а где и когда — не помню). Он с увлечением рассказывал нам о различных географических коллизиях и открытиях, причем однажды (к слову) выразился так: «Я высказал эту гипотезу, а другой ученый потом ее опроверг». Эта фраза вызвала горячие споры на перемене. «Ага, — сказал Дима Ф. — другой ученый? Значит, и он тоже ученый. Ведь так?» — закончил он то ли с сомнением, то ли с осуждением в «нескромности» нашего учителя. Ведь понятие «ученый» означало для нас тогда «нечто недостижимо-высокое», о чем можно было только мечтать…
Мысленным взором я отчетливо вижу и талантливую нашу учительницу пения (как будто Елизавету Михайловну?), кружок пения которой я с удовольствием посещал в 1925 и 1926 годах.
Конечно, следует упомянуть и о наших химиках. Сначала о Муромцеве, который промелькнул как-то перед нами, а потом исчез, а также и о интересном преподавателе Иване ? год 1928?, завоевавшим любовь класса постановкой и очень занимательным проведением уроков по химическому анализу веществ (в растворах).
И вот, наконец, я, конечно, очень хорошо помню и мысленно вижу нашего учителя по физике Вениамина Александровича Виноградова. Он запомнился нам, в основном, тем, что любил, кстати и некстати, устанавливать взаимоотношение между физикой и математикой следующей крылатой фразой: «Физика без математики все равно, что роза без шипов!»
А ведь оригинально и образно! Ведь настоящих роз без шипов не бывает, равно как не бывает и физики без какой-то там математики. А с другой стороны: шипы неприятно колются, если розу хватать руками не думая, равно как и математика только вредит, если применять ее к физике бездарно или бестолково. Не знаю, это ли имел в виду В.А., когда сочинял свое изречение? Возможно, что и не это. Не знаю!
А ведь я еще забыл нашего «дядю Бобу», как именовали между собой ребята Бориса Ивановича Умнова. Он преподавал в старших классах математику. И преподавал ее плохо, как мне казалось. Однако, по распространенным школьным мерилам он слыл блестящим преподавателем математики, а также — серьезным человеком, хотя и «сухарем» — как говорят в простонародьи…
Да, очень хорошей в двадцатых годах ХХ века была 217-я единая трудовая школа, с блестящим по тому времени преподавательским составом и с учащимися, воспитываемыми в лучших традициях человеческой культуры и моральных ценностей. Ей бы расти да шириться, поднимая уровень культуры и среднего образования в нашем больном, а подчас и уродливом обществе.
Однако, ничто хорошее не живет долго в нашей стране! В том числе и хорошая школа…
В конце 20-х годов началось гонение на преподавателей школы (преемнице гимназии К.Мая). Постепенно школа была расформирована и как преемница гимназии К.Мая прекратила свое существование…
… Придя в первый раз в 217-ю школу утром в первых числах сентября 1924 года, я был поражен простотой и величием (по моим провинциальным понятиям того времени (мы вместе с Наташей Гамалей и со Станой Семеновой (Тян-Шанской) только в августе 1924 года приехали из провинциального (небольшого тогда) г.Череповец, где учились в школе также вместе.)) здания школы с красивой главной лестницей на четвертый этаж, перила которой были снабжены сверху небольшими шариками (с детский кулачок), следующими один за другим через метр-полтора, чтобы ребята не могли кататься «на пузе» по перилам вниз. Однако, удивление еще более возросло, когда мы достигли 4-го этажа, и я взглянул (налево) в большой школьный зал четвертого этажа.
Была малая перемена, и зал был заполнен (густо-густо) ребятами лет 10-12, бегающими по всем направлениям, толкающимися, кричащими что-то друг другу, играющими в пятнашки и т.п. Словом, увидел столпотворение и был поражен! А не более чем через неделю сам принимал в нем активное участие и вскоре был «награжден» столкновением головой с каким-то (большеголовым) мальчиком, что заставило меня пробыть дома (в постели) еще одну неделю, а затем — бегать по залу с большей осторожностью.
Пройдя после звонка через опустевший зал к крайней левой классной комнате (если стоять лицом к 15-й линии), мы с мамой постучались в дверь, и были встречены приветливой женщиной, оказавшейся нашим бессменным классным руководителем М.А. Гульбиной (далее - М.А.). С нею, причем именно в этом классе, и протекала наша школьная жизнь три последующих года…
Не знаю, в чем был секрет обаяния М.А., то ли во взгляде — светящемся доброжелательством и участием, то ли в манере держать себя с собеседником? Не знаю. Однако, она чем-то сразу вызывала глубокую симпатию и доверие, причем эти первые впечатления никогда не обманывали. Вскоре я почувствовал себя в классе свободно, начал осматриваться и вписываться постепенно в его жизнь…
В классе тогда нас было более тридцати человек, причем около десяти — второгодников и переростков, не принимавших участия в жизни класса. (Они вскоре отсеялись, вследствие чего я не буду о них далее и упоминать.)
… в воспитательной системе М.А. живой уголок играл важную роль. Он приучал нас с любовью и с уважением относиться ко всему живому, приучал к заботам о благополучии беззащитных существ, предоставленных нашему попечению и, наконец, он приучал нас к систематической (пусть небольшой, но все же) работе по поддержанию живого уголка в экологически безупречно-чистом состоянии.
И все, предначертанное Марией Александровной, хорошо выживало и действовало! А нас живой уголок прельщал еще тем, что создавал лишний повод к дополнительному общению с М.А. с прослушиванием ее рассказов на различные житейские темы и с получением советов, а также — жизненно важных и совсем не назойливых поучений, которые мы очень ценили. Таким образом, из этого небольшого живого уголка постепенно поднялось величественное мысленное здание, в котором давалась пища как нашему уму, так и сердцу. Это полагало солидное начало формированию наших душ, дальнейшее развитие которых отдавалось на попечение каждого из нас уже индивидуально.
… Постепенное знакомство с классом, естественно, не прошло для меня без последствий. Оно стоило мне, в частности, и первого прозвища, хотя и не очень обидного, но далеко все же не лестного. В один из дней первой моей осени в школе, забыв захватить с собой в школу завтрак, я решил сбегать за ним домой на большой перемене. И все обошлось бы вполне благополучно, если бы дома мама не заставила меня есть гречневую кашу. Из-за нее я опоздал к звонку на урок и вошел в класс (после звонка), стараясь не шуметь. Однако был замечен! «Ты что, Егор, опаздываешь? — спросила М.А. — Да я ничего, — отвечал я. — Это мама! Она дала мне тарелку каши, которую я не смог съесть быстро! Вот потому я и опоздал, — старался я объяснить ситуацию. — Я хотел… — Однако, тут раздался крик: — Каша! Каша! Дайте ему кашу! — и все это — в сопровождении бури смеха! Я стоял у парты словно потерянный, не зная, что и делать…
Вот с этих пор и до конца года все дразнили меня «кашей». Ребята класса продолжали бы дразнить меня и дольше, если бы не мой «мальчишеский подвиг», поразивший их воображение…
Как-то, уже весной 1925 г., мы играли с волейбольным мячом во дворе школы. Постепенно мяч становился все мягче и мягче, так что с ним стало неинтересно играть.
–Нужно сбегать за насосом, — вскричал кто-то.
–А зачем нам насос? — крикнул я. — Дайте мне сюда мяч!
–Что ты кричишь? Иди лучше есть свою кашу! Что ты сделаешь здесь без насоса?
–А вот, увидим, — отвечал я, расшнуровывая мяч и беря пипку в рот. Еще одна минута — и мяч был готов, надутый «что надо». Ребята были удивлены так, что тут же решили не дразнить меня больше «кашей», а именовать «петронасосом», что звучало все же уже более уважительно.
… При более тесном знакомстве с ребятами нашего класса мне стало казаться, что всех их можно отнести к одной из двух следующих групп: или к умеренным индивидуалистам, или же к явным компанейцам.
К первой группе относились ребята, хотя и не чуждающиеся общества, однако не чувствующие себя в нем свободно и не получающие от общества особого удовольствия. Побыв немного в обществе, они стремились уйти с улыбкой и с хорошей миной в сторону и углубиться в свои думы или в праздные мечтания.
О группе девочек я не буду повествовать, а лишь отмечу, что все они были достойны всяческого внимания и уважения. Подгруппу же мальчиков я мог наблюдать непосредственно и потому сохранил о ней некоторые впечатления. К этой подгруппе относился и Миша Медведев, мой ближайший товарищ, живший несколько лет у нас на даче под Ленинградом в течение летних месяцев.
С Мишей мы заходили к Боре Цуханову (жившему с Мишей почти рядом), и там Боря и его старший брат (выпускник гимназии К.Мая, как будто) демонстрировали нам различные «лады» или типы колокольного звона на полдюжине колоколов, собранных братом Бори (и висевших на специальной балке тут же в комнате). Впечатление, скажу я вам, было непередаваемым!..
Основой же основ подгруппы мальчиков были: Валера Р. , Дима Ф. и Лева С. Они проводили вместе почти все время, свободное от уроков. К ним присоединялись в тех или иных случаях и другие ребята… Так я вместе с ними слушал у Левы С. и у Димы Ф. два раза в неделю часовую или получасовую радиопередачу «Детский час». Приемники были совсем дрянными (детекторными) — самодельными. Однако, у них было по четыре (параллельных) наушника, так что вчетвером можно было слушать передачу не отрываясь.
Передачи — сказочного типа — были для нас интересны и поучительны. Голос диктора и стиль его речи не отличались от того, к чему нас приучали в школе, так что передачи лишь дополняли нашу школьную (образовательную) программу и отнюдь ей не противоречили.
Здесь уместно отметить, кстати, бросающийся в глаза контраст с современными телевизионными программами детских и, передаваемых пулеметными очередями, недетских передач, изобилующих сладенькой бессмысленностью, граничащей с порнографией и с красочными уроками бандитизма, прерываемых рекламными вставками такого же типа, доминирующими по продолжительности. Такие программы, если и учат чему-нибудь нашу молодежь, то лишь распущенности и разврату различной степени, а также — тому же бандитизму… Грустно это сознавать. Но что поделаешь? Факты — упрямая вещь. Против них не попрешь!..
Однако, возвращаясь к подгруппе наших мальчиков, очень дружных и проводивших свободное время всегда вместе, замечу, что их проще всего было найти после школы у Миши Медведева, в его небольшой комнате дома № 37 по шестой линии, с входом прямо из кухни, что позволяло входить к нему, не беспокоя его родителей и младших брата и сестру. У Миши помещался мальчишеский клуб, где обсуждались все злободневные вопросы, возникающие в этом переходном возрасте «как грибы после теплого дождя». Ребята спорили, декламировали стихи, играли в шахматы с нашим чемпионом Димой Ф. и строили планы на будущее, а также — планировали предстоящие прогулки по городу и походы в музеи… Словом, время в клубе текло продуктивно и быстро, а посещать его (изредка) и мне было интересно.
… Учебные годы (27-28) и (28-29) удачно складывались для нас хотя бы уж потому, что волею судеб наши классы были размещены на отлете прямо над спортзалом, находившимся на первом этаже восточной части здания школы, со входами по крайней восточной лестнице, из окон которой открывался вид на волховскую электроподстанцию. А поместили нас сюда, вероятно, с расчетом на то, что учитель гимнастики Р.В.Озоль, как один из величайших авторитетов школы, будет за нами присматривать. И мы очень старались не слишком шуметь, чтобы не привлекать к себе его особого внимания.
Однако не особое его внимание мы как-то привлекали. Он часто заходил в наши классы, приветливо разговаривал с нами и, конечно, делал многочисленные замечания. Но эти замечания как-то хорошо нами воспринимались и главным образом потому, что они не были мелочными и делались истинно-отеческим тоном, в котором явно сквозило теплое к нам чувство, смешанное с интересом к нам как к своим новым ученикам. Ведь он начинал вести уроки гимнастики лишь с шестого класса!
Ростислав Васильевич (Озоль) превосходно проводил уроки гимнастики, гармонически сочетая вопросы теории и практики. При этом к вопросам теории он (а, следовательно, и мы) относил исторические обзоры состояния гимнастики и спорта в древних странах (в Греции и Риме в первую очередь), причем «гимнастика» у него подразделялась на взросло-атлетическую гимнастику (и спорт), а также — на гимнастику детско-профилактическую и оздоровительную.
Исторические обзоры эпизодов древней истории, не входившей в программу нашего школьного курса, излагаемые образно, хорошим русским языком, естественно вызывали у нас неподдельный интерес и придавали урокам гимнастики больший вес в номенклатуре изучаемых нами предметов (дисциплин). Поэтому очередных уроков гимнастики мы всегда ждали с нетерпением…
…. Однако, апофеоза мастерство Р.В. как преподавателя и «вожака групп людей» достигало при его работе с кружком по гимнастике — «Спартаком», — носителе общегородской славы нашей школы. «Спартак» объединял наиболее развитых физически ребят из старших классов школы, которые в нашей школе, обычно, оказывались почему-то наиболее хорошо успевающими ребятами по всем общеобразовательным дисциплинам.
… Остается отметить, что о «Спартаке» — детище Ростислава Васильевича — можно было бы говорить долго и с неослабеваемым интересом, тем более, что, как выясняется (с глубоким удивлением для меня самого), я помню множество разрозненных эпизодов, относящихся к деятельности Р.В. в связи с его (и с нашим) «Спартаком».
Прежде всего, следует отметить, что «Спартак» мыслился Ростиславом Васильевичем (и Вениамином Аполлоновичем — директором школы, санкционирующим любое проводимое культурное ее мероприятие) как кружок, работающий 1-2 раза в неделю во внешкольное время, задачи которого сводятся к совершенствованию развития ребят в культурном, нравственном и в физическом отношениях. Поэтому вопросам нравственности в общечеловеческих отношениях, равно как и в отношениях между мальчиками и девочками, Р.В. уделял серьезное внимание. Действовал он уговорами, т.к. серьезными словесными увещеваниями, столь свойственными его натуре… И эффект был полным! За все время работ (т.е. занятий) в «Спартаке» я не слышал ни разу от ребят непотребного слова или скабрезной фразы. Этим, кстати говоря, физкультурный коллектив Ростислава Васильевича решительно отличался от других подобных же коллективов, с которыми мне довелось общаться в других школах (после расформирования в 1929 г. нашей 217-й школы), а также — много позднее — в Университете, где я успешно продолжал заниматься (сугубо спортивно-любительским) лыжным спортом.
… Остается воздать дань глубочайшего уважения и признательности «издалека» (другому) величайшему авторитету нашей 217-й школы во всех областях ее деятельности. Я имею в виду здесь, конечно, Вениамина Аполлоновича Краснова, блестящего директора и учителя русской словесности нашей школы. А пишу я здесь «издалека» потому, что волею судеб нашему классу не довелось (вследствие расформирования школы в 1929 году) доучиться в 217-й школе до восьмого класса, начиная с которого В.А. вел свой замечательный курс русской литературы.
Таким образом, случилось так, что общее представление о В.А. слагалось в моем сознании из ряда независимых источников информации. Во-первых, из (не очень значительного) собственного общения с В.А. при слушании его докладов и выступлений на собраниях и вечерах школы, а также — при покаянных разговорах во время посещения его кабинета в качестве нарушителя общего порядка школы. Во-вторых же, — из слышанных мною восторженных отзывов и характеристик о В.А. от ребят старших классов нашей школы, а также (в косвенной форме) и от наших учителей. И, наконец, в-третьих, из наблюдений за его мастерством чтеца и педагога в 4-5 случаях замещения им заболевшего преподавателя русского языка в нашем седьмом (а может быть, и шестом) классе.
Сопоставление и суммирование такой информации, как раз, и создало надежную основу для (объективных) суждений о Вениамине Аполлоновиче Краснове как о большом человеке и о преподавателе русской словесности редкого мастерства и таланта, а также — как и о директоре 217-й школы, достойной преемнице лучших традиций гимназии К.Мая.
Вениамин Аполлонович, как и Карл Иванович Май, видел задачи школы не только в отличной подготовке учеников во всех общеобразовательных дисциплинах, но, в равной мере, и в развитии в учениках высоконравственных (пусть даже, в какой-то мере, религиозных) отношений к обществу и к людям. В этом смысле они были похожи друг на друга. Однако, К.И.Май, продвигаясь в указанном направлении (в «прогнившем» буржуазном обществе), смог добиться бесспорных успехов во всех своих начинаниях, а продвижению вперед В.А. Краснову — во всем мешала наша постреволюционная («передовая» (?) и во всем «прогрессивная» (?)) действительность 20-х и 30-х годов. Но несмотря и на это, его успехи были очевидны, хотя их оценки и умалялись всеми возможными и невозможными средствами…
В.А. Краснов был белой вороной в тогдашнем советском обществе, сопоставление которой с представителями «власть имущих» приводило последних в ярость. «Нам не нужно такого директора школы», — стали раздаваться голоса текущей печати. — «Не нужно выкормышей царской гимназии (немца) К.Мая!», «Долой генерала Краснова и его ублюдков!» и т.д. и т.п. — пестрели заголовки статей журналов и газет… Травля учителей 217-й школы все усиливалась. Лживые обличения заполняли газеты и журналы… А в 1929 году В.А. Краснов был отстранен от работы в школе, а школа подверглась советскому оздоровительному очищению (и расформированию), что явно выходит за рамки моих воспоминаний о б. гимназии К.Мая».
С полным текстом воспоминаний Георгия Ивановича можно ознакомиться здесь.
После окончания в 1931 г. полного курса средней школы Георгий Иванович поступил лаборантом в ЛГУ в лаб. проф. Пузыревского и параллельно начал учёбу на заочном отделении физфака ЛГУ. Поступить на очное отделение мешало дворянское происхождение и арест отца осенью 1930 г. Как уже говорилось выше, Иван Васильевич Петрашень отбывал наказание на строительстве Беломорканала и в 1933 году в связи с выдающимися инженерными решениями шлюзов Беломорканала был освобождён из Белморлага. Благодаря этому счастливому событию Георгий Иванович в 1933 перешёл на третий курс очного отделения, в 1937 защитил диплом и поступил в аспирантуру к профессору В.А. Фоку.
В 1937 отец Георгия Ивановича скончался от рака легких. Скорее всего, сказались годы заключения…
В том же 1937 году Георгий Иванович окончил физический Факультет Ленинградского государственного Университета. В 1940 году он защитил кандидатскую диссертацию, и осенью был направлен в Псков, где преподавал физику в Псковском Гос. Пед. Институте до 22 июня 1941 г.
Вот как описывает Георгий Иванович «Псковский эпизод» его жизни [6]:
«В Пскове, где не бывал ни раньше, ни позднее, я прожил недолго, лишь один учебный год (с сентября 1940 г. по июнь 1941 г.), и уехал, бросив все, в день объявления войны, чтобы явиться в Ленинграде к месту военного учета. Жил я в Пскове один, поскольку моя женa И.М. Януш была студенткой биолого‒почвенного фaкультета в Санкт‒Петербурге, и не могла бросить учебу, впервые без родительской семьи, где рос и воспитывался, впервые под радостным и немного пугающим бременем ответственности за чтение лекций по всем курсам теоретической физики. Впечатлений было множество: и от города, многие места которого я помню, и даже мысленно вижу, правда нечетко, как будто в тумане, и от товарищей по работе, и от общения со студентами, и, конечно, от преподавательской деятельности, в процессе которой во мне неудержимо начала расти горячая любовь к чтению лекций в больших аудиториях, переполненных студентами... Впечатления были живые и в высшей степени симпатичные.
Что же касается наиболее глубоких впечатлений, то они, конечно, были связаны с преподаванием и с общением со студентами. Эта сторона моей деятельности достигла оптимума лишь в послевоенный период во время работы в Лен. гос. университете … Однако на 1940 и 1941 гг. приходилось самое начало моей преподавательской деятельности. Лекции и семинарские занятия несомненно я вел "с огоньком" и с глубоким внутренним интересом. Но не думаю, что тогда лекции получались по-настоящему хорошими. Установлению истинной обратной связи со студентами помешала война.
… За 1940- 1941-й учебный год, как помнится, мне пришлось прочесть лекции по теоретической механике, термодинамике и статистике, по электродинамике и по началам квантовой механики. Ясно, что молодой (недоучившийся еще) специалист, только что окончивший аспирантуру, не мог в совершенстве владеть материалом всех этих курсов. Поэтому к лекциям нужно было серьезно готовиться, привычка к чему сохранилась и на все последующие годы.
… Да, можно со всей определенностью утверждать, что 1940 и 1941-й учебный год работы в Псковском пединституте с имевшимся тогда контингентом студентов старших курсов явился для меня основной школой лекторских навыков на всю последующую жизнь. И я бесконечно благодарен институту с его тогдашним составом преподавателей и студентов
…И вот, чтобы закончить затянувшийся обзор кусочков мозаик-воспоминаний (которых оказалось в памяти гораздо больше, чем я рассчитывал), приведу еще два анекдотических случая, происшедших в один из первых дней появления - и в последний день моего пребывания в Пскове... В те времена молодые люди мало заботились о костюме и о своем внешнем виде. Нас занимали «идеи»: наука, нравственность и построение жизни... И вот приехав в Псков (как помнится, на третьей полке общего вагона), я, вероятно, мало походил на «денди». При неправильном переходе какой-то улицы был остановлен свистком милиционера, за которым последовало: «Вы чего нарушаете!». Я растерялся и, не желая платить штраф, стал говорить о том, что я только-только приехал в Псков. Милиционер окинул меня презрительным взором и сказал. «Оно и видно!», после чего отпустил с миром...
А второй случай произошел солнечным утром трагически памятного для всех нас воскресенья, когда мы узнали о начале войны...
Не подозревая ничего плохого, в приподнятом настроении духа поехал я на велосипеде на базар, располагавшийся тогда недалеко от Кремля. Там купил хороший кусок мяса для обедов на первые дни недели, положил его как-то на багажник, прижав пружиной, и поехал домой. Приехав же, обнаружил, что нет мяса!!! И тут же узнал о начале войны...
В тот же день вечером я выехал в Л-д к месту призыва. Вскоре был призван в армию; затем был придан военно-исследовательской группе в осажденном Л-де; в конце января 1942 г. эвакуировался в Свердловск; затем снова был призван в армию и т. д. Много тогда было всякого и другого...»
Георгий Иванович был призван в армию 4 июля 1941 г. в полевые зенитные части. Службу проходил в звании инженер-майора в 593-м зенитно-артиллерийском полку Ленинградского Фронта [7]. В октябре 1941 был демобилизован для спецработ в военно-исследовательской группе в осажденном Ленинграде. К исходу 1941 г. началась тяжелая дистрофия и 20 января 1942 г. Георгий Иванович был эвакуирован по Дороге Жизни в Свердловск в НИИ ВВС для разработки прибора обнаружения с воздуха замаскированных танков.
Из воспоминаний Георгия Ивановича:
«В Свердловске в НИИ ВВС люди просто выживали, и никакой научной работы практически не было…»
Немного подлечившись от дистрофии, Георгий Иванович перебрался в Елабугу в эвакуированный туда ЛГУ. Находит там свою большую семью Петрашеней и поступает на работу в ЛГУ. В апреле 1942 из Елабуги он снова был призван в армию и направлен в Йошкар-Олу в распоряжение командования Военно-воздушной академии РККА, где служил до 1948 г. Был награждён Медалью «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.» [7]
В 1944 году, работая в Военно-воздушной академии, подготовил и блестяще защитил в ЛГУ докторскую диссертацию «Динамические задачи теории упругости в случае изотропной сферы». Оппонировали ему В.И. Смирнов, В.А. Фок и С.М. Михлин.
В 1945 вместе с Академией вернулся из Йошкар-Олы в Ленинград.
С 1948 г. работал в Ленинградском отделении Математического института АН СССР. С этого же времени начал читать курс лекций по математической физике на физическом факультете ЛГУ. Стал создателем ленинградской школы геофизиков-динамиков, внес большой вклад в теорию сейсмических методов разведки.
Занятия по высшей математике, 1955 г.
Г.И. Петрашень (в коридоре):
«Что это у Вас в зачетке одни пятерки? Мы в Ваши годы сдавали экзамены на тройки, и то не с первого захода. Человек, который учится на одни пятерки зачастую не оригинален!»
В коридоре:
‒Теоретики (ждут Власова у входа в аудиторию): «Холодно, ветрено. Власов боится простудиться ‒ не прийдет»
‒ Матфизики (ждут Г.И. Петрешеня у соседней аудитории): «Морозно, ясно, погода лыжная. Не прийдет Петрашень.»
‒ И правда ‒ ни того нет, ни другого».
Георгий Иванович был не только замечательным ученым, но и прекрасным спортсменом ‒ многократным чемпионом ЛГУ по лыжным гонкам, призером первенства вузов России. Старожилы Комарово вспоминают, как катаясь на лыжах, профессор Петрашень не только быстро бежал сам, но и тянул за собой на специально разработанном буксире своих детей, что гарантировало быстрое перемещение. Вообще, способность придумать что‒то новое, оригинальное, не только в науке, но даже в работе по дому или дачному участку отличало Георгия Ивановича. Например, он сам сконструировал тележку, на которой возил валежник из леса для отапливания маленького дачного дома под Лугой.
В 1950-х гг. Георгий Иванович создал в ЛГУ лабораторию Динамики упругих сред. В этот период у него появились талантливые аспиранты, впоследствии академики А.С. Алексеев, Е.И. Шемякин, Г.И. Марчук и доктора наук, основатели своих научных направлений Ф.М. Гольцман, Б.Я. Гельчинский, В.М. Бабич, Г.И. Макаров, П.В. Крауклис, Л.А. Молотков и многие другие.
С 1 июля 1957 по 1977 гг. возглавлял Ленинградское Отделение Математического Института (ЛОМИ - должность директора ЛОМИ в это время официально именовалась как зам. директора МИАН по ЛОМИ).
Из воспоминаний Ю.П. Петрова. Записки профессора: «Георгий Иванович стал выдающимся ученым в области математической физики. Георгий Иванович унаследовал литературный талант своего отца. Его научные работы написаны ясным и образным русским языком. С 1953 года он был директором ЛОМИ (Ленинградское отделение математического института) АН СССР. Георгий Иванович был беспартийным человеком, и по этой причине он не должен бы быть руководителем этого всемирно известного научного учреждения. Однако его математические и организаторские способности, а также нравственные достоинства были настолько неоспоримы, что ему доверили руководство ЛОМИ. Он создал целое направление в динамической теории упругости и теоретической сейсмологии. Среди многочисленных учеников Георгий Иванович было два академика и несколько десятков докторов и кандидатов физ.– мат. наук. В настоящее время бывшие его ученики и сотрудники работают в США, Англии, Израиле и других странах. В 2003 г. вышла в свет книга Г.И. Петрашеня «Воспоминания» [8], в которой он талантливо описал всю свою жизнь».
Вот несколько отзывов сотрудников и учеников Георгия Ивановича о нем:
Борис Павлов: «Георгий Иванович был нашим профессором ‒ наверное первым, кто объяснил нам, что математика ‒ это не только высокое искусство для немногих, но прежде всего честная профессиональная деятельность, где есть все: и жаркие догадки, и технические трудности, и изменчивый успех. Бог дал ему великое множество блестящих учеников и последователей. Все их заслуги ‒ это его заслуги. Его имя не будет забыто»
Валерий Корнеев: «Нам повезло ‒ мы общались и жили рядом с Великим человеком. Его величие состояло прежде всего в том, что для него не было маленьких людей. Он относился ко всем с уважением, ценя человеческие качества в первую очередь. И он учил этому нас. Официальное признание его трудов для него было несоизмеримо ниже представлений о чести и порядочности, которые он, в частности, перенял от своих Учителей‒ В.А.Фока и В.И.Смирнова. Его голос дрожал от волнения, когда он произносил эти светлые имена. Его многочисленные ученики работают по всему миру. Совсем недавно я встретился в далекой Японии с новосибирцами. Принадлежность к школе Петрашеня не требовала каких-либо других рекомендаций и мгновенно устанавливала доверие и открытость. Имя Георгия Ивановича открыло эту конференцию и дало первотолчок к совсем новой области геофизики ‒ активному сейсмическому мониторингу, где точности измерений достигают порядка 10‒6 и сложные описания процессов распространения не нуждаются в обосновании. Работать рядом с Георгием Ивановичем было большой честью и школой. Школой ответственности за свой результат, за его изложение и важность осознания того, что это в первую очередь твоя ответственность, чтобы твой результат был востребован. Георгий Иванович ‒ это пример благородства и чести, великодушия и профессионализма. Нам посчастливилось в жизни учиться у Великого человека и мы пытаемся отдать хотя бы часть полученного нашим ученикам. Как того хотел бы он сам».
Абрам Каган: «Я работал в ЛОМИ с 1965 по конец 1987 года Георгий Иванович был моим начальником, лучшего начальника трудно себе представить. Вот два небольших эпизода из жизни Георгия Ивановича, директора ЛОМИ, которые запомнились мне. Где‒то в конце 60‒х ‒ начале 70‒х годов появилась идея создания в ЛОМИ группы топологии. Георгий Иванович решил обсудить в Москве кандидатуру Яши Элиашберга, тогда молодого кандидата наук, ученика Владимира Абрамовича Рохлина (ныне известного профессора Стенфордского университета). Рассказывая на Совете ЛОМИ о резко отрицательной реакции тогдашнего директора МИАНа, Георгий Иванович настолько близко к сердцу принял эту несправедливость, что не смог сдержать слез.
В начале 80‒х годов Георгий Иванович попросил меня быть научным руководителем молодого человека, который хотел поступить в аспирантуру ЛОМИ (сейчас он доцент в одном из российских университетов). Он был этническим немцем и вырос в Казахстане, куда семья была сослана вместе со всеми немцами Поволжья в начале войны. Вот главный аргумент Георгия Ивановича в разговоре со мной: «Вполне возможно, что уровень подготовки этого человека ниже стандартов ЛОМИ, но государство совершило несправедливость по отношению к его семье. И если мы можем хоть в малой степени загладить вину государства, приняв его в аспирантуру, давайте сделаем это». Все ли помнят, что при Георгии Ивановиче ЛОМИ было абсолютно уникальным учреждением, заслуживающим быть отмеченным в книге рекордов Гиннеса. Директор ‒ беспартийный, ученый сертетарь ‒ беспартийная, все заведующие лабораторий, без единого исключения ‒ беспартийные. И это было не в конце 80‒х, а в 50‒е, 60‒е и 70‒е годы. Уверен, что второго института с такой тонкой партийной прослойкой во всем СССР больше не было. Легко представить, как благотворно сказывалось это обстоятельство на атмосфере в Институте.
В 1977 году, когда моя семья подала документы на выезд из СССР, один из моих коллег сообщил мне, разумеется неофициально, что шансы Георгия Ивановича на получение звания «Заслуженный деятель науки и техники» (которое давало определенные льготы) повысятся, если я, сотрудник его лаборатории, уйду из института по собственному желанию. Конечно, я спросил Георгия Ивановича, что он сам думает по этому поводу. Ни на секунду не задумываясь, он ответил, что вполне может прожить без этого звания».
Сейсмологи ВНИИ Океангеологиия: «Едва ли мы покривим душой, если возьмем на себя смелость заявить, что не только для нас, но и для нескольких поколений сейсмиков России Георгий Иванович был одним из немногих Великих Посвященных, на чьи семинары с благоговейным трепетом приходили даже такие корифеи современной сейсмики, как С.В.Гольдин, А.М.Епинатьева и Н.И.Павленкова.»
В 1982 г. Георгий Иванович стал лауреатом Государственной премии СССР за цикл работ «Разработка асимптотических методов теории распространения сейсмических волн и применение этих методов к расчёту динамических полей в геофизике» (совместно с А. С. Алексеевым и др.). Один из интересных и очень важный и значимый эпизод из жизни Георгия Ивановича связан с созданием легендарной 239-й математической школы г. Ленинграда. У истоков математических классов в 239-ой школе стояли три энтузиаста: Георгий Иванович Петрашень, Виктор Абрамович Залгаллер и Мария Васильевна Матковская - директор школы. Вместе они ходили по кабинетам и инстанциям, добиваясь разрешения на создание школы, потом составляли школьные программы, читали лекции, поддерживали тесную связь со школой.
Георгий Иванович Петрашень скончался в Санкт-Петербурге 17 сентября 2004 г. в возрасте 90 лет. Похоронен на Смоленском лютеранском кладбище.
Несколько слов о семье Георгия Ивановича…
В 1939 г., 10 ноября, в Ленинграде Георгий Иванович Петрашень женился на Ирине Михайловне Януш (26.4.1920 ‒ 10.9.1966). Ирина Михайловна была генетиком, работала вместе с известным биологом‒генетиком Михаилом Ефимовичем Лобашевым. Знала в совершенстве несколько иностранных языков. На кафедре активно занималась наукой, руководила работами аспирантов и студентов, всегда была окружена молодежью. В этом браке родились сын Александр (3.4.1946) и дочь Мария (11.8.1950). К сожалению, брак не был счастливым, и в ноябре 1959 г. супружеские отношения прекратились - «фактически у нас уже нет семьи, т.к. жена живет с дочерью, а я с сыном» [9]. Брак был расторгнут 28 июня 1960 г. Следует отметить, что к этому времени Александр и Мария были учениками нашей школы (5 средняя школы ВО р-на г. Ленинграда).
Вторым браком Георгий Иванович был женат на Зое Михайловне Петрашень (31.3.1929 ‒ 31.7.2011). Зоя Михайловна была удивительно добрым и светлым человеком, глубоко любящим Георгия Ивановича и преданным ему. Вместе они помогали очень многим людям. Зоя Михайловна взяла на себя заботу о детях Георгия Ивановича после преждевременной кончины его первой жены ‒ И.М. Януш. Зоя Михайловна была математиком. В дни создания 239 школы, для усиления преподавания математики, с 1961г. Зоя Михайловна начала преподавать в ней математический анализ ‒ дисциплину, тогда совершенно новую для советской школы. Вот что вспоминают о ней ее ученики:
Сергей Булдырев, выпуск 1971 г. : «Учитель ‒ это самая благородная, ответственная и трудная профессия из всех существующих на Земле. И в числе таких учителей была Зоя Михайловна Петрашень, Маленькая хрупкая женщина, наша учительница по математическому анализу. Она давала нам очень интересные задачи не на 10 минут и не на час, а такие, над которыми нужно было биться неделю, а то и месяц, и для решения которых нужно было прочитать выходящие за пределы программы книги. Эти задачи во многом напоминали научное исследование. И решив одну такую задачу, я впервые испытал счастье научного открытия. Зоя Михайловна была мастером метода, когда учитель выполняет роль гида, проводя ученика по сложным научным маршрутам, но при этом сам ученик совершает открытия. Представляю, сколько терпения и деликатности было нужно, чтобы подсказывать нам, как найти решения, но так, чтобы ее помощь воспринималась не как подсказка, а как своя собственная догадка. Я до сих пор помню это необыкновенно уважительное и тактичное отношение Зои Михайловны к нам, которого мне самому так не хватает по отношению к моим аспирантам».
На гербе шотландского клана Macfarlane, от которого, по семейным преданиям, ведет свое происхождение семья Парланд, написано «Это я буду защищать». В своей жизни Георгий Иванович руководствовался этим девизом, защищая многое ‒ научные идеи, людей, природу ‒ благодаря уникальным душевным качествам ‒ трудолюбию, таланту, порядочности, требовательности к себе и стремлению помочь людям.
Основные труды:
1. Г.И. Петрашень, В.В. Решетников, Ю.А. Сурков. О сопоставлении методов расчета интерференционных упругих волновых полей в тонкослоистых средах. Зап.научн.сем. ПОМИ, 342 (2007), С. 217–232.
2. Г.И. Петрашень, В.В. Решетников, Ю.А. Сурков. О сопоставлении методов расчета интерференционных упругих волновых полей в тонкослоистых средах. Зап.научн.сем. ПОМИ, 332 (2006), С. 220–238.
3. Г.И. Петрашень, А.Г. Рудаков. О путях развития сейсморазведки 20-го века. Зап.научн.сем. ПОМИ, 274 (2001), С. 143–164.
4. Г.И. Петрашень. Распространение сейсмических волновых полей в слоистых средах. Ч. II. Зап.научн.сем. ПОМИ, 274 (2001), 11–142
5. Г.И. Петрашень. Распространение сейсмических волновых полей в слоистых средах. Зап.научн.сем. ПОМИ, 273 (2001), С. 3–294.
6. Г.И. Петрашень, А.Г. Рудаков. О неоднородности измерительных каналов технологической сейсморазведки, а также – об обстоятельствах, сопутствующих ее применению.. Зап.научн.сем. ПОМИ, 253 (1999), С.137–161.
7. Г.И. Петрашень, В.В. Решетников. Разработка инженерных подходов к изучению интерференционных волновых полей, возбуждающихся в пачках тонких упругих слоев. (I). Зап. научн. сем. ПОМИ, 253 (1999), С. 12–136.
8. Г.И. Петрашень, А.Г. Рудаков. Основные проблемы метода многократных перекрытий ОГТ и технологичных методик обработки его данных. Зап. научн. сем. ПОМИ, 225 (1996), С. 240–262.
9. Г.И. Петрашень, В.С. Пивоваров. Нестационарные интерференционные волновые поля типа SV в свободном упругом слое и проблема ультразвукового моделирования плоских сейсмических полей на пластинчатых моделях. Зап. научн. сем. ПОМИ, 225 (1996), С. 121–239.
10. Г.И. Петрашень, Б. М. Каштан. О прикладных аспектах изучения корней дисперсионных уравнений на неосновных листах комплексной плоскости.
Зап. научн. сем. ПОМИ, 225 (1996), С. 62–90.
11. Г.И. Петрашень. О предстоящих исследованиях на ближайшее будущее
Зап. научн. сем. ПОМИ, 214 (1994), С. 210–219.
12. Г.И. Петрашень, Б.М. Каштан, Ю. В. Киселев. Количественное изучение нестационарных интерференционных волновых полей в слоисто-однородных упругих средах с плоско-параллельными границами раздела. I. Постановки задач и рациональные методы их решения. Зап. научн. сем. ПОМИ, 214 (1994), С. 7–186.
13. Г.И. Петрашень, Э.Ф. Хинен. Об инженерных уравнениях колебаний неидеально-упругих тонких пластин. Тр. МИАН СССР, 95 (1968), С. 151–183.
14. Г. И. Петрашень. Вместо предисловия. Зап. научн. сем. ПОМИ, 274 (2001), С. 5–10.
15. Юрий Евгеньевич Аленицын (к шестидесятилетию со дня рождения)
И. Е. Базилевич, Н. А. Лебедев, И. М. Милин, Г. И. Петрашень, В. И. Смирнов, В. А. Тартаковский.
16. Г. И. Петрашень, К. П. Латышев Предисловие. Тр.МИАН ССР, 95 (1968), С. 3–5.
Источники:
1. ГАВО Ф.496 Оп.59 Д.243 Л.73 об.-74.
2. И.В. Петрашень и его семья: страницы прошлого. Сост. Е.М.Ледовская. СПб.: Музей-институт семьи Рерихов, 2011.
3. Благово Н.В. Школа на Васильевском острове. Историческая хроника. Ч.1 СПб.: Анатолия, 2013.
4. Благово Н.В. Школа на Васильевском острове. Историческая хроника. Ч.2. 1918-2006. СПб.: Наука, 2009.
5. А.М. Семёнова-Тян-Шанская. Записки о пережитом. СПб.: Анатолия. – 2013
6. Г.И. Петрашень. Псковский эпизод в моей жизни. Альманах «Псков», №27, 2007
7. ЦАМО шкаф 158, ящик 14.
8. Петрашень Г.И. «Воспоминания». СПб.: 2003. 252 с.
9. ЦГА СПб. Ф. Р-8134 Оп. 4 Д. 653 Л. 2,3.
Биографическую страничку Г.И. Петрашеня подготовили Мария Георгиевна Самсонова (ур. Петрашень) - дочь Георгия Ивановича Петрашеня, и Мурат Тимурович Валиев (оба Санкт-Петербург).
17.08.2024
При использовании материалов ссылка на статью обязательна в виде: «М.Г. Самсонова (ур.Петрашень), М.Т. Валиев. Биографическая страничка Георгия Ивановича Петрашеня – URL: http://kmay.ru/sample_pers.phtml?n=5388 (дата обращения)»